Неточные совпадения
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке,
потом сделал что-то, чего и сам объяснить не мог, в другом глазу… И вдруг сам замер
от искры, какая
блеснула ему из них.
Бледная зелень ярко
блеснула на минуту, лучи покинули ее и осветили гору,
потом пали на город, а гора уже потемнела; лучи заглядывали в каждую впадину, ласкали крутизны, которые, вслед за тем, темнели,
потом облили блеском разом три небольшие холма, налево
от Нагасаки, и, наконец, по всему берегу хлынул свет, как золото.
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло
от боли. О, никогда
потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы
блистали теперь на ее длинных ресницах.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва в приказчики, а
потом в хозяева, их сколько угодно. В бытность свою мальчиками в Ножовой линии, на Глаголе и вообще в холодных лавках они стояли целый день на улице, зазывая покупателей, в жестокие морозы согревались стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы, уши и распухшие щеки
блестели от гусиного сала, лоснившего помороженные места, на которых лупилась кожа. Вот за это и звали их «лупетками».
Говорил он, точно лаял. Его огромное, досиня выбритое лицо было покрыто около носа сплошной сетью красных жилок, пухлый багровый нос опускался на усы, нижняя губа тяжело и брезгливо отвисла, в углу рта приклеилась, дымясь, папироса. Он, видимо, только что пришел из бани —
от него пахло березовым веником и перцовкой, на висках и на шее
блестел обильный
пот.
Неустанно двигались скулы и челюсти, играли кадыки, сверкали волчьи зубы,
от мохнатых грудей шёл парок, на лицах
блестели капли
пота.
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные
от пота,
блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
Руки у него тряслись, на висках
блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком
от виска к виску.
От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой в воздухе, с восторгом шептал...
От напряжения по щекам у него текут слёзы, на лбу
блестит пот; переставая кричать, он сгибает шею, недоверчиво оглядывается, приподняв плечи, и, снова закрывая глаза, кричит, точно его бьют…
— Не сердись!.. возразил Юрий; и улыбаясь он склонился над ней;
потом взял в руки ее длинную темную косу, упадавшую на левое плечо, и прижал ее к губам своим; холод пробежал по его членам, как
от прикосновения могучего талисмана; он взглянул на нее пристально, и на этот раз удивительная решимость
блистала в его взоре; она не смутилась — но испугалась.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и
потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось
от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые,
блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Слух был, что она короткое время
блеснула на водах, в сопровождении какого-то национальгарда (
от судьбы, видно, не убежишь!), но
потом скоро уехала в Париж и там поселилась на житье.
Потом подошла сзади стройная, длиннотелая гнедая кобыла-метиска с жидкой темной гривой. Она была прекрасно выработана по той же американской системе, как и Изумруд. Короткая холеная шерсть так и
блестела на ней, переливаясь
от движения мускулов под кожей. Пока наездники о чем-то говорили, обе лошади шли некоторое время рядом. Изумруд обнюхал кобылу и хотел было заиграть на ходу, но англичанин не позволил, и он подчинился.
Я ничего не отвечала и невольно смотрела ему в глаза. Вдруг что-то странное случилось со мной; сначала я перестала видеть окружающее,
потом лицо его исчезло передо мной, только одни его глаза
блестели, казалось, против самых моих глаз,
потом мне показалось, что глаза эти во мне, все помутилось, я ничего не видала и должна была зажмуриться, чтоб оторваться
от чувства наслаждения и страха, которые производил во мне этот взгляд…
В стороне
от месяца над сопкой, очертания которой в ночной тьме чуть были заметны, ярко
блистал Юпитер. Со стороны северо-западной тянуло холодным, резким ветром. Он сначала резал мне лицо, но
потом оно обветрилось: неприятное ощущение быстро исчезло, и на смену ему явилось бодрящее чувство.
Он похудел, побледнел, и лоб не
блестит уже
от пота.
У паперти Исакиевской церкви остановились они. Дверь в церковь была отворена; в темной глубине ее мелькала
от лампады светлая, огненная точка. Молодая женщина взяла малютку с рук пестуна его, велела ему молиться и сама положила три глубоких земных поклона. Когда она встала, в глазах ее
блистали слезы.
Потом вынула из сумочки, на поясе висевшей, свернутую, крошечную бумажку и три гроша и, отдавая их слуге, сказала...
Спирька окаменел
от неожиданности и молча слушал.
Потом остро
блеснул глазами, медленно оглядел обоих.
— Нет, мне дано много… над тобою, видишь, там на небе, откуда
блестит звездочка, — произнесла Мариула вдохновенным голосом;
потом, силою отведя ее
от Груни в сторону, наклонилась на ухо и сиповатым шепотом, в исступлении прибавила: — Я… мать твоя. Вспомни табор цыганский, пожар в Яссах… похищение у янычара, продажу паше, уродство мое, чтобы не признали во мне твоей матери: это все я, везде я, где грозила только тебе беда, и опять я… здесь, между тобою и Волынским: слышишь ли?
Тяжко больной, я был далек
от личного участия в делах, и даже равнодушно читал в газетах энергические приказы генерала Баранова, но
потом мне стало интересно сравнивать их с приказами других администраторов, которые ему подражали и
блистали только отраженным или заимствованным светом.